|
|
|
|
|
|
Так вот в
тюрьме, значит, юность и талант погибали, а вот у нас в театре, который тоже
расположен на Таганке, наоборот, как говорят, юность и талант расцветают.
Почему юность и талант? Потому что там расцвёл талант режиссёра — Юрия
Петровича Любимова, который раньше был актёром и впервые начал заниматься
режиссурой в этом театре — в московском Театре на Таганке. Он поставил там
уже довольно много спектаклей. Начинал он со спектакля "Добрый человек из
Сезуана", который он поставил на выпускном курсе в Щукинском училище в
театральном. Вот. И этот курс пришёл в театр. А, вы знаете, как происходит
реорганизация? Меняется начальство, меняется состав, вот, новый отдел
кадров, и, значит, начинается на... но... новое дело. И вот у нас это новое
дело существует уже семь лет.
Первый
спектакль — "Добрый человек из Сезуана" — вызвал э... все... всевозможные толки.
Было... была большая пресса по поводу этого спектакля, было много разговоров
о том, нужно это или не нужно. Это театр, истоки которого — брехтовского
театра — истоки которого лежат в театре улиц. Театр площадной. Вот. И, в
общем, так сказать, принципы игры и манера игры в нашем театре э… отличается
от других коллективов из-за того хотя бы, что мы играем без гримов, м... так
сказать. У нас только есть какие-то детали костюма, и мужчины у нас не
гримируются, женщин нельзя заставить не гримироваться — они обязательно
хотят быть красивыми. Но это правильно они хо... делают. Вот. А мужчины не
гримируются. И играя даже пожилых, старых людей на сцене, мы не... не рисуем
себе всевозможных морщин или седых париков не клеим. Вот. Так что всё
сосредоточено на внутренней жизни образа и н… на тех идеях, которые призваны
артисты нести в зрительный зал. Значит, вот талант режиссёра, я повторяю,
расцвёл, ну а юность... Дело в том, что у нас актёры молодые — средний
возраст актёров до тридцати лет в нашем театре, и всё время пополняется
театр молодыми актёрами. Я думаю, что тут ещё есть меркантильные соображения
у режиссёра. В каком смысле: во-первых, молодым артистам меньше платить,
значит, мы можем... нас может быть больше в труппе, а у нас — массовые
спектакли, поэтому, значит, хорошо бы, если б было больше людей. Ну а,
во-вторых, в наших спектаклях — во многих наших спектаклях — очень много
элементов акробатики, цирковых, движенческих, чего, как говорится, люди
св... свыше шестидесяти лет — многие из этих людей — не могут делать. А
молодые люди — их обучают в театральных училищах делать всевозможные
акробатические номера. У нас есть такой предмет — сценическое движение — в
театральных училищах. Поэтому, конечно, молодым людям работать в театре в
нашем лучше. Вот я токо не знаю, когда мы все состаримся, что же мы будем
делать. Может быть, нас тоже точно так же, как прежних, попросят, попросят
из театра. Это будет довольно грустно.
Значит, после спектакля "Доб... добрый
человек из Сезуана"... У нас в театре существует две линии. Первая — такая,
что ли... направление такое театра — это театр брехтовский, театр
гражданственный, яркий, проблемный. Это на... начиная с "Доброго человека из
Сезуана". Потом — "Десять дней, которые потрясли мир", потом — "Жизнь
Галилея" Брехта, потом мы продолжали это, нашу классику ставили: "Мать"
Горького, "Что делать?"
Последний
спектакль — "Зори здесь тихие". Это спектакль по пьесе Васильева. Как он
сам признавался, автор, что м... впечатление от спектакля у зрителей намного
сильнее, чем у читателей его повести. Действительно, воплощение сценическое
этой повести — вы её, вероятно, знаете — в "Юности" её печатали — оно
намного и с... интер... сильнее, и, в общем, там, я думаю, что и режиссёры,
и актёры поднялись до настоящих трагических высот. Спектакль получил премию
Театральной весны и выдвинут на соискание Государственной премии.
Так что вот,
видите, мы существовали семь лет. Всё время у нас были всевозможные
перипетии, мы не знали: то нас закроют, то ли н... нас не откроют, то снимут
спектакль, то разрешат. И наконец, вот сейчас, через семь лет, всем стало
ясно — и нам, и тем, которые нами распоряжаются — стало ясно, что театр
существует, закрывать глаза на это нельзя. Он приобрёл большую известность.
Мода ушла, а интерес зрительский к театру всё равно остался. Вот. Я-то
считаю, что моды особенной и не было, ну, может быть, так, в первый год,
потому что мода ведь каждый год меняется и каждый сезон меняется —
весенне-летняя мода есть, зимние сезоны. А мы существуем всё-таки восемь лет
и не разваливаемся, а продолжаем работать, и билеты в театр достать
невозможно не только здесь, хотя мы здесь двадцать три дня, но и в Москве.
Ежедневно стоят люди ночью, отмечаются, есть номерки — на руках рисуют. Вот.
А потом их сохраняют на память — некоторые не моют руки. Вот. Ну, бывает даже
так, что ночуют около театра, вот, и так далее. Ну вот. Это вот об одной
линии в театре.
И вторая линия
— это линия поэтического театра, которая началась со спектакля "Антимиры".
Это спектакль по... по произведениям Андрея Вознесенского. Ну, вы знаете, что
э... этот поэт очень известен везде — у нас, и за границей. И поэт,
действительно, интересный — мудрый, интеллигентный, умный человек. Вот. И мы
с удовольствием его играли. Играть должны были мы один спектакль — в фонд
мира. Но — так получилось, что, когда мы сыграли этот спектакль, его... он
был так принят зрителями, что жалко было его бросать. Один раз сыграл...
Дело театральное такое, знаете: полгода работаешь-работаешь-работаешь,
сыграл спектакль, а он плохо вышел. Ну, сыграл ещё раз, раз десять — потом
снимай с репертуара. У нас так не бывает. У нас почти каждый наш спектакль
идёт триста, четыреста раз. И до сих пор мы продолжаем играть, и неизвестно,
сколько мы ещё будем играть эти спектакли.
Так вот
"Антимиры". Мы стали продолжать играть этот спектакль, но сначала было так:
актёры, а потом — минут тридцать — поэт в конце спектакля. Но так как с
поэтом трудно — вы знаете: он же всё время уезжает на периферию, как у нас
принято шутить — то в Ялту, то в Нью-Йорк. Вот. И сейчас он тоже собирается
на... уезжать, Вознесенский. Поэтому мы стали играть без него. И играем эти
стихи без него. Иногда о... обновляется этот спектакль новыми стихами, но, в
общем, он идёт в том виде, как и начался.
Потом был
поэтический спектакль "Павшие и живые" — пьеса о поэтах и писателях,
погибших в Великой Отечественной войне. Надо вам сказать, что каждый наш
спектакль решён очень своеобразно, где... в таких декорациях, которых... в
которых можно играть именно это произведение, а никакое другое. Иногда
приходишь в какое-нибудь место — ну, это вы тоже прекрасно знаете по своим
театрам и по приезжим — и стоит на сцене декорация: павильон, в котором
можно играть любую пьесу на современную тему любого автора нашего, так
сказать, современного драматурга. Если там написана комната, то, может быть,
это и такая комната. У нас вы этого никогда не увидите. Всё оформление наше
театральное, каждого спектакля, очень своеобразно. Ну, в каком смысле? Оно
присуще только этому спектаклю. И каждом... в каждом из этого... из этих
оформлений есть какая-то метафора, какой-то символ. Вот. И никогда нету
громоздких павильонов, каких-то задников рисованных. Нет. У нас есть
светящийся экран сзади в "Антимирах". Три дороги в спектакле "Павшие и
живые", вот — о поэтах и писателях — которые сходятся к чаше с Вечным огнём.
Зажигается Вечный огонь, и зрительный зал встаёт, чтобы почтить минутой
молчания память погибших в Великой Отечественной войне.
В спектакле
"Послушайте!" — спектакль о Маяковском и по его произведениям — весь
спектакль сделан на ритмах и, так сказать, на азбуке. Там из... там у каждо... каж... актёры играют с кубиками. На каждой грани этого кубика
написаны какие-то буквы. И из этих кубиков рисуется то "печь", когда
читаются стихи Маяковского, значит,
«Две морковинки несу за зелёный хвостик…"
Это делается
печь, и на ней написано "печь". Вот. В общем, каждый спектакль по-своему
сделан, опять повторяю.
Мы работаем
последнее время с из... очень интересным художником, вашим, киевлянином —
такой Давид Боровский, который <откашливается>
оформил пять наших спектаклей. И последняя его работа — это спектакль
"Гамлет", который мы, к сожалению, не привезли сюда, в Киев. Вот. Потому
что
мы ещё не успели доделать конструкцию этом... к этому спектаклю. В этом... И
поэтому не привезли. Ну, на будущий год, если пригласят нас киевляне, а к нам
здесь относятся замечательно — и начальство, и зрители — мы надеемся
приезжать довольно часто... Вот.
Это, может
быть, мне намекают, чтобы я погромче? Там стучат. Вот.
И наконец,
сейчас э… работаем мы над новыми двумя поэтическими спектаклями — о Пушкине
и по поэме В… Андрея... вернее, Евгения Евтушенко, "Под кожей статуи
Свободы". Вот такое кор... короткий экскурс я в историю нашего театра
сделал.
Я писать начал
профессионально... Сначала-то ведь я писал, вы знаете, э... что я, в общем, до
сих пор... Ну, я начал писать так называемые пародии на "блатные" песни,
стилизации под блатные песни, лет, так, двенадцать–пятнадцать тому назад и
до сих пор это дело расхлёбываю. Вот. Но так как я... я это писал, а не
кто-нибудь другой, то я от этого никогда не отмежёвываюсь, потому что — ну
что же, ведь это мной написано. И потом, я всегда пишу то, чего хочу, а не
по заказу, правда? И поэтому эти песни мне принесли большую пользу в смысле
поисков формы. Я просто, как мне кажется самому, они мне помогли чувствовать
какую-то простоту в песенном изложении. В общем, в поисках формы, находить
какие-то удачные слова и строчки. Так что ну что же, это юность — все
чего-то такое делали в юности. Некоторые считают, что это предосудительно. Я
этого не считаю. Ну, Бог с ним, это неважно. Так вот, значит, э… я начал
писать профессионально песни уже находясь в нашем театре. И некоторые из
моих песен входили в спектакли нашего театра. Вот. В частности, в спектакле
"Павшие и живые" я писал военные песни. Вот. И э… военные песни продолжал
писать и дальше. И вот в кино — когда я начал сниматься в кино — я сначала
без песен, так, работал. Играл каких-то весёлых, странных людей, которые
всё, там, чего-то такое, разбитных, они — то на гитаре играли... Смешливых
таких и несерьёзных где-то. Это были фильмы "Карьера Димы Горина", "Семьсот
тринадцатый просит посадки", где я играл американского моряка, солдата
морской пехоты, который там, в салоне самолета, безобразничал. Его за это
били. И... А должен был бить... В кино ведь бьют по-настоя... всё
по-настоящему в кино — это самый реалистический вид искусства. И много
дублей подряд снимают, вы это знаете. Поэтому, когда тебя ударяют, это не
очень приятно. И поэтому с тех пор, значит... А бил меня Отар Коберидзе. Он
человек восточный, у него глаз горит. Думаешь: убьёт просто! Вот. Ну, всё
нормально. С тех пор я всегда выбираю — что там я буду делать в сценарии.
Потом были
картины — не хочется мне о них вспоминать — это "Увольнение на берег",
"Стряпуха", потом — одна картина, где я играл — "Штрафной удар" — я там
играл гимнаста, которого по ошибке посадили на лошадь, и там я делал впервые
сам довольно сложные трюки, а именно: когда лошадь шла на препятствие, я
делал сальто назад и должен был попадать в седло другой лошади. Но это,
конечно, невозможно было сделать — это только в страшном сне может
присниться. Поэтому это уже как-то там... монтировали, а вот, вы...
выпрыгивание из лошади назад — это я выполнял сам. Нам сейчас не разрешают,
многим актёрам, делать трюки — после смерти Урбанского. Вы знаете, что Женя
погиб при выполнении трюкового прыжка с бархана на бархан. В пустыне они там
снимали этот автопробег. Вот. И с тех пор запрещают это делать, но всё равно
— актёры всегда рвутся в бой. Вот. И всегда хотят всё делать сами.
Вот, например,
в фильме "Карьера Димы Горина" — в первой картине — у нас был такой смешной
эпизод. Мы должны были по... по... по горной реке против течения перебегать
на ту сторону — там приезжала э… жена одного из этих монтажников-высотников,
которых мы играли, с ребёнком. Ну и вот. Снимали... Первый дубль —
пробежали, второй — так, тоже как-то, значит, третий — уже труднее: вода
холодная, горная река, ноябрь месяц, в полной одежде. Не очень приятно. Вот.
Потом уже сил никаких нет. Я пристроился в кильватер, так сказать, в...
этого самого, такой был... он играл в "Чемпионе мира" — Лёша Ванин, борец,
чтобы он рассекал волны. Ну, в общем, кто как мог. И мы обессилели, замёрзли
безумно. Принесли спирт, значит, протирать. Вот. Так что мы сразу же
сказали, что мы ещё хотим прыгать в воду после этого... <Оживление
в зале, откашливается> Вот. Так что так... такие приятные минуты
были во время съёмок. Ну вот.
А потом я
сыграл несколько ролей, с которых, считаю я, и началась такая деятельность
моя в кино. Это, именно, в фильме "Я родом из детства" режиссёра Виктора
Турова. Я вас прошу запомнить эту фамилию, потому что щас выходят на
экраны две его картины — э... "Война под крышами" и "Сыновья уходят в бой". Я там
не снимался у него, а просто я писал туда песни. Некоторые из них, если
хотите, я вам сегодня покажу. Выйдет пластинка, вероятно, так я хочу
надеяться. Вот. А человек этот — очень интересный. Когда ему было восемь
лет, его с матерью вместе угнали в Германию, Турова Витю, и потом он, когда
ему было десять, возвращался по всей Европе один, пов... полгода шёл и
всё-таки пришёл домой. Так что он такими чистыми детскими глазами всё это
время видит — сорок пятый год, освобождённый Минск... Вот. И он, по-моему,
единственный человек, который очень здорово снимает фильмы о партизанах.
Действительно, по-настоящему, без всяких преувеличений, очень по правде и с
каким-то своим настроением и хорошим глазом на это дело. Вот, повторяю, с
таким детским отношением к... Он был такой — взрослый ребёнок в десять лет,
как все, в общем, дети войны. Вот.
Потом я
снимался в фильмах "Вертикаль", "Короткие встречи". По ходу дела, когда я
буду петь песни, я немножко могу рассказать. О "Вертикали" могу только
сказать, что человек, который попал в горы — он становится поклонником гор,
и з... и в горы не поехать другой раз нельзя. Обязательно хочется туда, и
едешь и так далее. Вот. И встречаешь интересных людей. И столько там
эпизодов, что песни просто... знаете, "руки тянутся к перу, перо — к
бумаге", и, значит, "минута — и стихи рекою потекут". Ну вот, значит, я так
и написал. Мне никто песни не заказывал. А эти песни были написаны просто по
просьбе ребят, альпинистов...
Попросите
потише там....
Вот, э... И
поэтому я эти песни писал для своих друзей, а они потом уже вошли в картину.
Вот. Фильм "Вертикаль" запомнил я на всю жизнь, потому что с этого момента
узнались и песни мои — не те, которые были старые, о которых я вам говорил
вначале, а вот именно эти, которые теперь вы все знаете, и за что, я
надеюсь, хотят меня видеть зрители у себя вот так вот в гостях. Вот. Потом я
снимался в фильме "Короткие встречи".
С тех пор, как
я снялся в "Я родом из детства", всё время приходится в картинах петь,
потому что всегда, ког... если я снимаюсь — ну жалко не использовать, надо
обязательно, чтоб написал песни и сам их исполнил. Я должен вам сказать,
что я с радостью это делаю и делаю это сам. И я не хочу, чтобы... не даю
певцам петь моих песен. Вот. Если уж они берут без спросу — ну что ж тут
поделаешь. Вот. Но вообще я никому не даю исполнять свои песни, пытаюсь
всегда... в собственном исполнении, чтобы они звучали.
Потом я
снимался в двух картинах — они называются "Служили два товарища" и
"Интервенция". Снимался одновременно. Вот. Это — два разных человека, хотя в
одном возрасте и даже немножко похожи друг на друга в смысле их, так
сказать, ну что ли, сильного характера. Только один из них — белый офицер,
поручик Брусенцов в фильме "Служили два товарища", а другой — большевик,
подпольщик Бродский в фильме "Интервенция". Оба они гибнут, только один из
них пускает себе пулю в рот, когда убедился, что Белое дело, которому он
служит, проиграно. Он на палубе су... корабля, уходящего за границу, пускает
себе пулю в рот. А другой... а другой — его расстреливают, но он умирает с
сознанием того, что всё, что он мог в этой жизни сделать, он сделал. Вот.
И наконец,
картина, где я тряхнул стариной, сра... снова играл такого, не очень
хорошего, человека — фильм "Хозяин тайги", бригадир сплавщиков. Жили в
тайге. Жил я со сплавщиками в палатках вместе, учился... Приобретаются в
кино иногда побочные профессии, вы знаете. Там, вот, в одном фильме
научишься водить машину, в другом, там — сплавлять лес. В общем, кусок хлеба
под старость лет есть. Так что кино и с этой точки зрения тоже... тоже
приятное искусство. Вот.
Ну, значит, и
последняя картина — "Опасные гастроли", которую много ругали, много хвалили.
Я к критике отношусь осторожно всегда. Вот. Кое-что я принимаю из этой
критики, а кое-что — нет, потому что...
Ну, пропустите
—
Бог с ним, пускай пройдут!..
Ну вот, это,
значит, о том, что я успел сделать в этой короткой жизни...
Токо,
пожалуйста, быстрее и располагайтесь, а то вы войдёте... Самое главное
попасть, что ли?..
<Пауза,
шум зала>
Вот. Я не
против того, чтоб было больше людей, но вы всегда знаете, что
устанавливается какой-то контакт со зрительным залом, а вот, люди вновь
пришедшие — они щас будут смотреть, как, простите, не в оскорбление, как
баран на новые ворота — что это он тут делает. Они же не слышали ни
вступления, ничего. И поэтому для тех, кто пришёл только что, я хочу
сказать, что я только что рассказывал о работе в кино и в театре. Вот. И,
значит, сейчас я перехожу непосредственно, значит, к тому, зачем вы сюда
тоже прорывались, вот, к песням.
Э… Ещё только
несколько слов. Никогда не верьте, когда говорят, что "Ну а ну — это у них
лёгкая жизнь вообще — только цветы, там, поцелуи, поклонницы, аплодисменты".
Это всё неверно — работа есть работа. Я всегда люблю говорить, что денег
задаром никому не платят. Кстати, правильно делают. Вернее, бывают такие
моменты, когда платят деньги ни за что, вот, но хорошо бы это изживать. Вот.
Так что все мы, в общем... вернее работаем на равных. Мы тоже очень много
работаем, а вы видите только результат в конце. И единственно, почему наша профе... чем наша профессия отличается от других, это то,
что отдача... Ведь
ре... и... идеально, для чего с... человек работает? Для того, чтобы,
неважно — сейчас, завтра, потом, через много лет, чтобы какой-то след
оставить, чтобы что-то принести людям, государству, вообще человечеству.
Так, в результате. Ну, я не говорю уже о том, что это... каждый это ощущает,
но в... результат любого труда, гуманизм работы, философия — в этом. Ну и у
актёров это проще, потому что мы работаем на сцене и тут же видим, доставили
мы удовольствие зрителю, пробудили у них добрые чувства или нет. Это
призвано делать искусство. Так что работаем мы тоже очень много: с девяти
утра до трёх — репетиция, потом — спектакли. И так каждый день, каждый час,
каждую неделю. Так что, личной жизни никакой нет, лучше ей заниматься в
стенах театра.
Ну вот. Теперь
я хочу вам показать несколько песен. Я всегда говорю о том, что я пишу много
песен военных. И вот начну я с серьёзной части, потом как-то сведу на нет
серьёз — перейду к юмору, потом — опять и так далее и так далее, чтоб не
давать вам особенно устать и особенно отдохнуть.
Значит, я пишу
много военных песен — вы, вероятно, об этом знаете — э... и для фильмов, и... и
просто так пишу много военных песен. Так вот военные песни я пишу из-за
того, что у меня военная семья — это раз, из-за того, что мы все на
материале на военном воспитаны, и из-за того, что этого не надо забывать, и
из-за того, что во время войны, в... во время, когда... ну, во время таких
великих потрясений человек раскрывается быстрее. Вот. И поэтому о них, может
быть, и проще писать, и, по-моему, это почётная задача — писать о людях,
которые воевали. Я получаю много писем э... из частей из воинских, от людей,
которые воевали, которые спрашивают: "Не тот ли Вы самый Володя Высоцкий, с
которым мы выходили под Оршей из окружения?" или "Вы помните, как под
Вязьмой..." и так далее. Вот. Я — не тот. Мне было тогда четыре года, но мне
приятно думать, приятно сознавать, что люди думают, что тот.
Вот разрешите,
я вам спою несколько военных песен. Первая песня называется "Разведка боем".
Эта песня об операции, которая практиковалась во время войны, когда
добровольцев вызывали вперёд, на передний... на переднюю линию окопов, они
выходили, открывали огонь, немцы обнаруживали свои огневые точки, и их
засекали в это время. Это опасная операция была очень. |
