ВЕДУЩИЙ: Добрый день! Дорогие друзья, у вас в гостях популярный артист кино и московского Театра драмы и комедии на Таганке, автор и исполнитель современных песен Владимир Высоцкий!
<Аплодисменты>

<Аплодисменты>
   Добрый день, дорогие товарищи горловчане! Дело в том, что я теперь могу уже говорить "дорогие", потому что мы вчера работали в Донецке, и здесь, в Донбассе, нас так тепло встретили, что произошло какое-то... сближение.
   Ну и так как мой концерт называется "концерт-встреча", а встреча обычно всегда лучше протекает за круглым столом, когда есть закуски, выпить, и э... в связи с э... всегда происходит такая непринуждённая беседа за столом. Но, к сожалению, здесь этого невозможно, потому что я один на сцене, вас много в зрительном зале — поэтому всё равно будет в какой-то степени монолог с моей стороны, как бы мы ни хотели разговаривать. Но я э… уверен, что у вас есть ко мне много вопросов и, наверное, творческих вопросов. Не таких, там, "сколько раз женат и разведён", а творческих. Вот, э... О работе в театре, в кино. И поэтому, чтоб предвосхитить некоторые ваши вопросы, я на них постараюсь ответить вкратце. Свой рассказ я буду перемежать песнями — весёлыми и шуточными, грустными и э... грустными и серьёзными. Так буду чередовать для того, чтоб вы не особенно успели устать и не особенно успели отдохнуть. Вот. Ну а если что-нибудь вас заинтересует, в конце я с удовольствием отвечу. Лучше, если в записках. Но если будет невмоготу, тогда можете кричать. Если услышу — отвечу.
   Значит, так. <Откашливается> Я работаю в Москве, в московском Театре на Таганке. В Мос... на Таганке раньше была тюрьма... раньше был театр... <Смех в зале> Нет, тюрьма там тоже была — это знаменитая Таганская тюрьма, её сейчас снесли...
   А что это вы там делаете?.. Чё-то какое-то подсвистывает там уже слева.
   Вот э... Тюрьма действительно там была, её щас снесли. А тюрьма была знаменита тем, что там сидели политкаторжане, и Владимир Маяковский, когда ему было одиннадцать лет, он принимал участие в подкопе и освобождении женщин-политкаторжанок из этой тюрьмы. Но это всё история. Но на Таганской площади всегда существовал театр. Назывался он московский театр Драмы и Комедии". Потом этот театр перестал отвечать запросам публики и м... перестал соблюдать репертуарную политику, и его решено было реорганизовать. Ну а как происходит реорганизация? — берут меняют начальство, приходит новый начальник, берёт с собой других людей, и начинается новое дело в старом помещении. Так и произошло в этот раз. Девять лет тому назад на выпускном курсе Щукинского училища при театре Евгения Вахтангова был поставлен спектакль под названием "Добрый человек из Сезуана". Этот спектакль поставил заслуженный артист РСФСР Любимов, который сейчас — главный режиссёр нашего театра. Любимова вы можете знать. Он очень много раньше снимался в картинах. Это были фильмы "Робинзон Крузо" — он там играл Пятницу. Старый фильм "Робинзон Крузо". Потом он играл в фильме "Беспокойное хозяйство" французского лётчика, и много-много других картин. Такой чернявый — очень симпатичный мужик он был. Щас он постарше стал. И вот на этом самом выпускном курсе Щукинского училища он поставил этот спектакль.
   Спектакль "Добрый человек из Сезуана" произвёл тогда впечатление "разорвавшейся бомбы". Было много — писали в газетах — статей, спорили: кто был за, кто — против. Наконец, сто... союзники одержали верх, и — этот спектакль решено было сохранить. Появилась статья Константина Симонова в газете "Правда" о том, что жалко, если этот коллектив распадётся, и вот этот... группа в семнадцать–восемнадцать человек прямо из училища перешла в этот новый театр. И стали играть в этом новом театре спектакль "Добрый человек из Сезуана". Почему у этого спектакля был такой завидный успех, и почему мы его играем уже пятьсот раз с неизменными аншлагами? Ну, во-первых... <Откашливается>
   Значит, так... А можно, я отвлекусь? Ребята! Я понимаю, что вам там тесно всем. Вот. Но всё-таки, если возможно, не особенно громко шумите, потому что тогда я... спадаю с мысли, и будет какая-то ерунда у нас, а не выступление. У меня оркестра нету сзади, я один стою с гитарой, поэтому, значит, надо, чтобы установился контакт. А если будет всё время шум, я так не понимаю: то ли не интересно, то ли кому-нибудь на ногу наступили, то ли надо "скорую помощь" вызывать — задавили кого-нибудь. Поэтому, если возможно — я не настаиваю, конечно, — но, если возможно — потише.
   Так вот в этом спектакле — он был очень необычным по форме — там совершенно не было никаких декораций. Сзади стояла глухая стена дома, два тротуара. Там двадцать человек актёров, без гримов, без париков, даже если они играли людей старше себя возрастом, разыгрывали вот это действие "Добрый человек из Сезуана". Там было очень много музыки, которую написали студенты Щукинского училища, теперь — актёры нашего театра, Хмельницкий и Васильев. На слова Брехта написали очень много зонгов. Зонги такие простые, сразу эта мелодия запоминается. И поэтому это зрелище очень яркое и красочное. И там есть ещё такие приёмы. Я там играю роль безработного лётчика, в спектакле "Добрый человек из Сезуана", и вот, значит, например, во время любовной сцены в парке я вдруг могу отойти от актрисы, от партнёрши, подойти к зрительному залу и начать разговаривать со зрительным залом. Этим приёмом сейчас очень многие пользуются театры, а тогда это было в диковинку, было в первый раз, и всех как-то немножко это нервирует — как-то, вдруг актёр вместо того, чтоб разговаривать с партнёром, выходит на зрительный зал. Ну, это — специальный приём, это брехтовский приём отчуждения.
   После спектакля "Добрый человек из Сезуана" мы поставили "Герой нашего времени" по Лермонтову, потому что тогда близился юбилей Лермонтова, и нам говорят: "Вот у вас театр старый, зрители ходят в пальто, вёдра стоят — капает крыша. Вот давайте сделайте спектакль к юбилею, а мы вам сделаем ремонт". Ну, мы сделали спектакль, нам сделали ремонт. Ремонт был плохой, спектакль — тоже. Мы его сыграли раз сто и бросили играть. Вот.
   И потом мы поставили спектакль, который стал нашей классикой, который известен на весь мир, о котором так много писали, и который доставил нам очень много приятных минут. Спектакль этот называется "Десять дней, которые потрясли мир". Когда вы придёте утром, если вы приедете в Москву, а я приглашаю. Только не все сразу, конечно, так, по два–по три человека — можно будет помочь попасть на наши спектакли, потому что попасть на них очень трудно. Люди месяцами отмечаются за билетами, пишут себе на ладони номерки, дежурят по ночам, оставляют людей. Если летом — так ничего, они на раскладушках в соседнем дворе там отдыхают, а если зимой — так холодно. Вот. Поэтому билет достать трудно. Но мы приезжим стараемся всегда помочь. Поэтому, когда приезжают и говорят, что, вот, мы из такого-то города, мы пытаемся помочь попасть. Когда приходишь утром — в девять часов мы идём на работу — и видишь вот эту толпу людей около входа, которые ждали в холоде, чтоб попасть в театр, просто рука не подымается играть вполсилы. И поэтому в нашем театре никогда актёры не халтурят, если так можно выразиться. Мы играем с полной отдачей, с потом и с кровью, и это тоже отличительная особенность нашего театра и, я думаю, секрет успеха. Но можно сказать так, что можно... могут не нравиться спектакли или, наоборот, нравиться, но, во всяком случае, равнодушных людей нету.
   Вот спектакль "Десять дней, которые потрясли мир", он называется так: "Представление с буффонадой, пантомимой, цирком и стрельбой". И это не только для того, чтоб заманить публику — там на самом деле всё это присутствует. Полседьмого, когда начинается э… пуск зрителя, выходят наши актёры — в тельняшках, в бушлатах, в шинелях, с балалайками, с гитарами и гармошками — на улицу, и на улице развеваются флаги, висят плакаты тех лет революционных прямо на театре, играет музыка, мы поём всевозможные песни. А рядом у нас ресторан находится, называется "Кама". Оттуда выходят люди подвыпившие, навеселе, и думают, что они какой-то праздник пропустили, и думают: "Батюшки! Праздник!..", и начинают с нами танцевать, плясать тут рядом, около входа. Но их в театр не пускают. А стоят около входа в театр не билетёры, а наши актёры, со штыками, в одежде солдат, отрывают билеты у вас, квиток накалывают на штык и пропускают вас в фойе. Фойе тоже оформлено под революционные годы. Висит много плакатов, ходят девушки в красных косынках и накалывают каждому пришедшему в театр, накалывают красный бантик. Играет музыка, и создаётся такое ощущение праздника, настоящего праздника в театре. Стоит деревянный помост, за этим... на... перед этим помостом — пирамида из винтовок, на этот помост выходят наши актёры, одетые в ту одежду, в которой они будут играть дальше, и начинают петь песни, частушки. И они заканчиваются такой частушкой:

   Ну, все думают, что вот это безобразие кончилось наконец. Проходят в зрительный зал, думают: теперь-то вот мы сможем отдохнуть, откинуться на спинку кресла и увидеть нормальный спектакль. Но не тут-то было! Выходят три человека — матрос, рабочий и солдат — с оружием, вот так вот выстраиваются и стреляют. Ну, правда, холостыми патронами и вверх. И... Но пахнет порохом. У нас в... театр маленький, очень громкий звук, и некоторые слабонервные с первых рядов не выдерживают — их выносят, они там отдохнут в фойе, выпьют чего-нибудь, "Нарзану", например, и приходят досматривать, потому что билет достать трудно. А потом начинается вот это оправдание афиши — тридцать две картины, где... которые решены: и есть элементы цирка, элементы пантомимы, очень много песен, музыки, очень мн... много реальных сцен, есть элементы кукольного театра. Там — двести ролей, значит, все актёры играют по многу ролей одновременно, потому что держать двести человек штат нельзя. Мы тоже на хозрасчёте находимся, и поэтому, значит, у на... нас — сорок шесть актёров. Поэтому мы играем много ролей подряд — только успеваешь переодеваться. Иногда... Я играю в этом спектакле роль Керенского — в маске играю её, а потом я играю роль белого офицера, матроса-часового у Смольного, анархиста в картине м… "Тени прошлого". Вот. И... и несколько ролей играю от имени театра, пою зонги...
   Какой шум идё... идёт у нас, ребята, а? Это нехорошо.
   Ну вот, э... И это тоже традицией стало в театре, что мы играем несколько ролей, и никогда у зрителей не возникало такого э... вопроса, почему это люди играют по нескольку ролей одновременно. А почему? — потому что театр наш условный: мы не рисуем небо сзади, потому что настоящее небо намного красивее, чем рисованное, не ставим никаких павильонов, потому что все прекрасно знают, что дом не настоящий на сцене, а брёвна пустые. Так зачем же обманывать зрителя? Зритель, когда приходит в театр и видит лес, он же понимает, что это — не настоящий лес, значит, он верит в то, что, наверное, это, может быть, и настоящий. А если с ним договориться: давайте условимся с вами, что никакого леса нет, никакого неба сзади нет, а просто в таких-то обстоятельствах такие-то люди сыграют вам такую-то пьесу, а вы попробуйте поверить, что действие происходит там-то или там-то, или там-то. Поэтому в наших спектаклях иногда вешается, там, "Дешёвый ресторан" написано, и действие происходит в ресторане, "Площадь" — и понят... понятно, что действие происходит на площади. После того, как вы выходите после спектакля "Добрый человек и...", то есть "Десять дней, которые потрясли мир", перед вами висят три ящика: чёрный, жёлтый и красный. Если вам понравился спектакль, вы квиток билета опустите в красный ящик, не понравился — в чёрный, ну, а если остались равнодушными — тогда в жёлтый. А мы это дело всё потом вытаскиваем и выбрасываем. Но, правда, подсчитаем, сколько было "за", сколько — "против". Так вот в жёлтом ящике почти никогда не было билетов.
   Теперь я хотел вам рассказать об... самой главной линии в нашем театре — это линии поэтической, которую мы возродили. Эта линия умерла после того, как было "Кривое зеркало", "Синяя блуза" в Ленинграде в тридцатые, в двадцатые годы, а мы её возродили. Началось это так. Семь лет тому назад или восемь Андрей Вознесенский, прекрасный наш поэт, принёс стихи и сказал, что он хочет, чтоб мы сыграли его стихи в театре. И мы поставили спектакль по его стихам. Но дело в том, что по... половину мы играли, а половину — сам поэт. Но так как мы должны были сыграть всего один раз в фонд мира, а стали получать много писем, чтоб мы продолжали играть этот спектакль, то э… мы его продолжили. И теперь мы играем его уже вот тоже пятьсот раз. А Вознесенский — он всё время на периферии: то в Австралии, то в Америке, поэтому с ним сложно. И, значит, поэтому мы играем одни этот спектакль. Это — очень красивый спектакль. Выходит бригада людей в чёрных свитерах, в чёрных брюках, на светящемся заднике. Это — очень красивое зрелище. Так что мизансцены сделаны при помощи людей. Мы все сами играем на нескольких инструментах: на роялях, на аккордеонах, на гитарах. И даже эмблема нашего театра стала — вот эта самая гитара. Когда говорят о нашем театре — обязательно рисуют гитару. Вот.
   Потом мы поставили спектакль, который особенно для меня памятен, потому что я написал туда в первый раз в жизни в своей, написал песни. Спектакль этот называется "Павшие и живые". Это — пьеса о поэтах и писателях, которые погибли в Великой Отечественной войне. В этой пьесе я играю несколько ролей. Среди них такие, как поэт Кульчицкий, поэт Гудзенко, потом — Чаплин, а потом — Гитлер. Причём, мы не делаем никаких гримов, а прямо на сцене мне мой партнёр, который играет Эренбурга, рисует усы, рисует чёлку, и я начинаю играть этого самого бесноватого типа прямо на зрителях, <говорит по-немецки>, значит — ну он бесноватый был, истерик. Вот. Ну и, значит, начинается вот это действие. А в это время по бо... по бокам — по обеим сторонам дороги — выходят четверо немецких солдат с закатанными рукавами, бравые и наглые, какими они шли в начале войны. Ну как они уходили — это тоже многие знают, когда делали дезинфекцию после того, как их проводили по улицам. Но тогда они надеялись на блицкриг и ш..., значит, шли уверенные по нашей земле. Ну вот. И я написал такую песню — "Песню немецких солдат", которая поётся в этом спек... в этом... в этой новелле "Диктатор-завоеватель".

<Аплодисменты>
   Это рано ещё, потому что я... Может быть, я спою всё, что вы просите. Не надо щас носить... Понимаете, в чём дело, может быть, я как раз то, что вы просите, я вам сегодня покажу. Зачем же вы... писать лишний раз? Не утруждайте себя. Сидите слушайте. Вот. Там посмотрим, что делать. Вот.
   Теперь — дальше. Э… После этого спектакля мы сделали ещё несколько поэтических представлений. Причём, все они... каждый наш спектакль сделан в таком э... в такой форме... в которой другого ничего не сыграешь. Например, следующий спектакль, который называется м… "Пугачёв" по драматической поэме Есенина, он сделан так: громадный деревянный помост спускается сзади вот так вот вниз, стоит плаха, в неё воткнуты два топора. Иногда эта плаха накрывается парчой и превращается в трон, а топоры — в подлокотники кресел трона. Садится на них императрица и ведёт диалог с придворными. А в это время несколько полуголых людей — мы играем по пояс голые, босиком, в парусиновых штанах... Одна цепь. Несколько топоров. С правой стороны висят виселицы, с левой стороны — колокола. И вот как только одерживают верх э… скажем, вот эти вот бунтовщики м… пугачёвские, то тогда вздёргивается на верёвку одежда дворянская, а если вдруг правительственные войска одерживают верх, тогда вздёргиваются крестьянские робы с лаптями. Вот. Очень много русских песен там. И вот эта вот вся махина, вот этот вот весь... всё это восстание бессмысленное, жестокое, но очень мощное, катится вниз, к плахе. Я там играю <откашливается> беглого ка... каторжника Хлопушу и э… очень люблю этот кусок, потому что его читал очень много сам Есенин. Сергей Есенин очень любил этот монолог. И однажды пришли две его сестры, такие старушки, беленькие такие, как божьи одуванчики — им уже лет по семьдесят — и вот они пришли и сказали, что когда Есенин сам читал этот монолог... Вы, может быть, даже его когда-то слышали по радио, он читал, там:

   И выяснилось, что у Есенина был громкий и довольно низкий голос, баритон. Вот. А совсем не такой, как его представляют, там, "ты жива ещё, моя с..." — он не такой был. Он был мужчина и, значит, с довольно грубоватым голосом. Вот. И он читал этот монолог Хлопуши, и, рассказывают сёстры, что он читал его двести раз, и каждый раз, когда он его читал, то от темперамента, от напора он ногтями дырявил себе ладони, и у него всегда ладони были в крови после того, как он читал этот монолог. Ну, я не... ногти стригу перед спектаклем, поэтому крови нету, но пытаюсь всё-таки не утерять вот этого есенинского напора. Я вам должен сказать, что "Пугачёв", этот спектакль, пытались ставить очень многие люди. Например, однажды пита... пытался ставить Мейерхольд, но тогда был жив Есенин, а Есенин был человек упрямый, и он не соглашался, чтобы выбросили хоть одно слово. И вот. И нашла коса на камень, они расплевались, разошлись. Мы очень бережно отнеслись к тексту Есенина и даже кое-что добавили...
   Вы пропустите там, пожалуйста, их, а то все смотрят. Наверное, там интереснее. Правда? Там, что в дверях. Вообще я вам должен сказать, какая интересная штука происходит. Я иногда при... при... приезжаю на концерты, и у меня такое впечатление, что зрителям — лишь бы попасть. Вот они попали, а теперь уже наплевать, что там происходит на сцене. Самое главное — мы тут! Понимаешь? Вот... <Смеётся>
   Так, дальше. Поэтическое представление ещё одно — о Владимире Маяковском. Так оно называется "Послушайте!" Это первое слово из такой строки <читает>:

   Этот спектакль очень необычен вот почему. Маяковского у нас никто не играет. У нас играют пять человек одного Маяковского — как бы различные грани его таланта: один — сатирик, другой — лирик Маяковский, третий — трибун, а один Маяковский у нас весь спектакль молчит. В общем, хорошая роль у него очень — он всё молчит, сидит... <Смеётся> И смотрит так глубокомысленно в зрительный зал. Ну вот.
   И наконец, последняя премьера нашего театра поэтическая — это была по пьесе Евтушенко, вернее, по его поэме — "Под кожей статуи Свободы". Американская его поэма, туда вошло много американских стихов его. Сделан спектакль так: вы входите в зрительный зал, сидят двадцать наших актёров э… в обра... в образе студентов американских, перед ними стоят на штативах черепа из папье-маше, они сидят смотрят — у них сидячая забастовка. Оказывается, перед Белым домом год тому назад американские студенты устроили такую сидячую забастовку: поставили черепа из папье-маше и между ними разыгрывали действие пере... прямо перед Белым домом. Мы взяли эту декорацию и в ней играем стихи Евтушенко. Первый ряд не продаётся — туда приходят полицейские одетые, американские полицейские, в касках, с ду... с дубинками, и если кто-нибудь из артистов начинает особенно бурно, там, чё-то такое делать, его бьют по голове и вытаскивают, выкидывают его в фойе. Вот. И если зритель кто-нибудь, там, особенно распоясывается, там, начинает себя вести громко, то они встают — так, дубинкой помашет... В общем, порядок идеальный у нас на спектакле на этом. Ну вот. Это, значит, о поэтических спектаклях.
   Я в нашем театре сыграл много ролей. Среди них такие роли, как безработный лётчик в спектакле "Добрый человек из Сезуана", потом я играл — вот рассказывал вам о "Пугачёве", потом я играл "Жизнь..." в "Жизни Галилея" Брехта роль Галилея. Это — роль мирового репертуара. Причём начинал я её репетировать, когда мне было двадцать пять лет, а ему там — от сорока шести до семидесяти. И, несмотря на то, что я не клею никаких бород и усов, никогда от зрителей претензий не было, что вот молодой человек играет старого человека. А старый человек — он почему же? — если бритый... с пятого ряда уже и не видно, старый или молодой. Просто у него усталый голос, и глаз немножко потухший. Вот. И поэтому, так сказать, медленная речь, медлительные движения. И самое главное — сосредоточить внимание на том, что с ним происходит внутри, а вовсе не... не менять, там, голос или такого какого-нибудь типа играть. Зачем? Всё равно все видят, что молодой притворяется старым. Ну вот. Это был "Галилей".
   И наконец, последняя работа моя в театре — это роль Гамлета в прекрасной пьесе Шекспира, самой великой пьесе мирового репертуара, "Гамлет". Этот спектакль — я о нём расскажу вам особо. Когда вы входите в зрительный зал, то сзади, около белой стены... На сцене ничего нет, впереди только вырыта могила, и — настоящая земля. И стоят две лопаты. Стоит меч, на этом мече висят траурные повязки. И больше ничего на сцене нет. Только сзади сидит человек — это я — Гамлет, в чёрном свитере, на полу, и что-то наигрывает на гитаре. Это — до начала спектакля. Входят зрители, смотрят, потихоньку начинают успокаиваться, прислушиваться. А потом — кричит петух, выходят актёры, надевают траурные повязки, потому что погиб отец Гамлета накануне, а я подхожу к этому мечу, который стоит у меня, как вот этот микрофон, и пою на стихи Пастернака такую песню:

   И когда я заканчиваю эти стихи, вдруг сбоку движется через всю сцену громадный серого цвета занавес, так, примерно, метров пятнадцать на десять, сплетённый из девяноста ниток шерсти. Мы его сплели очень остроумно: в нейлоновую сеть в рыболовную проткнули вот эти все под ра... разным... разным орнаментом вот эти вот шерстяные нити. И этот занавес играет у нас громадную роль в спектакле. Он движется во всех направлениях и играет роль Судьбы. Например, кончается сцена, и он сметает в могилу, бьёт тебя по спине, сбрасывает и правых, и виноватых. Он меняет мизансцену. Он так вот вращается вокруг себя. Всегда зрителю хочется заглянуть, а что за занавесом. И вот здесь я, например, играю, а в это время переворачивается занавес, и вы видите, что меня подслушивают Полоний и король. Он стоит в разных направлениях, этот занавес, и тогда не нужно никаких декораций. Просто меняется угол, и видно, что это — другая зала или, что это — коридор, анфилада комнат. Он уходит иногда, когда актёры приходят, работает, как настоящая за... за... занавеска. Я за этим занавесом убиваю Полония, потому что в него мо... его можно проткнуть ножом — в нём есть какие-то такие щели. Когда его просвечивают, на просвет он превращается в какую-то странную Галактику, а когда осве... осветить его спереди — он превращается в землю и сливается с этой могилой. Ну, в общем, это довольно трудно — рассказывать об этом спектакле. Его нужно просто смотреть. Вот. Это не... несколько слов о театре.
   На этом я с театром, значит, закончил на сегодняшний день. Только вот ещё несколько слов о чём. Меня очень часто спрашивают: "Володь, ты когда-нибудь уйдёшь из театра, там, на эстраду или в кино?" Я абсолютно серьёзно могу ответить, со знанием дела, что я не собираюсь уходить из театра из нашего, потому что у нас работать очень интересно, и никто ещё по собственному желанию из нашего театра не уходил. Так если очень попросит дирекция, и то неохотно — местком начинает заступаться, говорит: "Давайте возьмём на поруки!" — там, что-нибудь. Правда, работать интересно. Но это отчего происходит? Ведь дело в том, что — ну это всегда так, и вы прекрасно понимаете: когда больше вкладываешь, вот, в ребёнка ли или в любимую женщину или в дело в какое-то, чем больше отдал, тем дороже оно становится. А так как мы много отдали этому театру, поэтому он нам очень дорог. Ну а потом на... мы любим нашего главного режиссёра. Все любят своё начальство, ну мы — тоже. Вот. И э... и ещё потому, что мы не чувствуем себя только исполнителями, актёрами, что вот мы только исполняем что нам прикажут. Над нами ещё режиссёр, потом — драматург, потом — начальство, потом — господь Бог. Нет. Мы очень много работаем для нашего театра. Именно — я пишу стихи, музыку, песни. Некоторые наши актёры — Хмельницкий и Васильев, например — стали композиторами нашего театра. Актёр Веня Смехов — он просто пишет пьесы для театра, и мы их ставим. Сам Любимов многое пишет. Поэтому у нас очень интересная работа.
   И вот ещё что. Не... это не... не так, что у нас, так сказать, аплодисменты вот и... и цветы. Нет. Дело в том, что это всё — работа. Это многие говорят, но я хочу по дру... по другой причине об этом рассказать. Вот мы начинаем в девять часов. С девяти до десяти занимаемся акробатикой и пластикой, потому что у нас такой театр — мы всё должны делать сами: петь, играть на инструментах, заниматься... заниматься танцами, движением и плюс ко всему — играть как драматические актёры. В десять начинается репетиция, в три — кончается. Уезжаешь домой. В шесть — явка на спектакль. До одиннадцати часов. Поэтому никакой личной жизни нету…
<—>
   Вот. Они бегают, мешают ужасно. Но теперь, значит, уже свои дети подросли, так что теперь можно их занимать — будет дешевше даже... <Откашливается>
   Ну вот, и всё. Это так, о театре. Это интересное, правда, интересное... ин... интересное дело в Москве. Если будете в Москве, попытайтесь попасть. Я думаю, что я немножечко у вас, так, червячка заморил. Ну, то есть, как-то я вас заинтересовал театром, поэтому приезжайте поглядеть. Ну вот, значит, с театром н... на сегодня кончим.
   Единственное, я хочу вам спеть песню, которую я написал не для нашего театра, а для театра — московского театра Сатиры — для спектакля "Последний парад". В этом спектакле играет главную роль Анатолий Папанов. Он там играет моряка, который девять месяцев без захода в порты плавал, потом пришёл, они с друзьями крепко выпили вечером, утром встали — у всех голова трещит с похмелья, и они думают: что — похмелиться или, может, нет? В это время включается радио, и начинает э... "У..." начинается "Утренняя гимнастика". "Утренняя гимнастика" — вот эта вот песня, которую я написал специально для этого театра и для этого эпизода.

<Аплодисменты>
   Ну вот.
   А в кино я начал сниматься — мне не очень повезло, потому что я всё сначала играл таких разбитных полуотрицательных-полуположительных парней разных профессий: шоферов, монтажников, солдат, матросов — ну всех. И, в общем, одним словом, в первые картины — я всё время почему-то должен был приставать к чужим девушкам по ходу дела. И вот первый мой фильм, первый съёмочный день. Называется фильм "Карьера Димы Горина". Снимали мы его в Карпатах. Места прекрасные. Ноябрь месяц, в Москве холода — там купаться можно. Жили мы вместе с монтажниками, потому что всегда э… в кино нужно приобретать хоть малейшие навыки по профессии, которую играешь, иначе ведь сразу же не поверит зритель — лицо вот такое на экране, всё видно, как на ладони, поэтому хоть что-то надо уметь делать, так, чтоб не сказали: "О-о! Да что же это он вообще!" Вот. И вот мы приехали под Львов, поехали в Карпаты, и первый съёмочный день дал... должен был я сниматься на сорокаметровой опоре — тянули высоковольтную линию электропередачи, ну и вот, я играл монтажника, как естественно... Залезть-то я как-то туда залез, я помню, а потом я закрепился этой штукой, и там такой ветрище, и, значит, снять-то сняли, как зуб на зуб не попадает, а слезть — я говорю: "Нет! Я оттуда не слезу!" И если б не монтажники, я б там до сих пор сидел бы и к вам не приехал бы. Вот. Но они э… научили, там... они... они просто спускают провод прямо с перек... с поперечины, с такой перекладины, и надевают плотные варежки, перчатки, и просто падают, а внизу тормозят. Это и быстрый, и самый безопасный способ спускаться. Ну вот.
   А потом самый главный эпизод был, с которого всё началось, и который мне втемяшился в голову на всю мою дальнейшую жизнь, а именно: я до... играл там ещё одновременно шофёра Софрона — ну того же самого, только он по совместительству — шофёр. Так что я приобрёл побочную профессию — научился водить МАЗы. Вот. Так что кусок хлеба под старость лет есть. И вот я должен был в кабине этого самого МАЗа пытаться обнять Таню Конюхову — она была в то время уже известная актриса. Я должен был к ней чё-то приставать. Я говорю: "Я не буду! Что вы, товарищи! Она уже известный такой человек — у меня первый день, первый фильм! Я не буду! Давайте чё-нибудь другое придумаем!" Ну, значит, надо мной все смеялись, и режиссёр тоже говорил: "Володь, ты что с ума сошёл, в конце... Это по сценарию". Таня Конюхова подбадривала, говорит: "Смелее, Володя!" <Смех в зале> Вот. Я долго о... отнекивался, говорил: "Нет!.." Я тогда был скромный ещё, неопытный человек. <Смех в зале> Вот. И поэтому я всё не хотел, не хотел, но, наконец, всё-таки согласился, и это было очень приятно. Вот. А потом наступает возмездие. Дима Горин — он из кузова видел в окошко, что там происходит, а он любит эту девушку, Галю Берёзку, и он спускается, я, там, чё-то такое стучу по скатам и в это время оборачиваюсь, смотрю, стоит Дима Горин, который наве... — его играл Демьяненко — он навернул почему-то кепку себе на руку и бьёт меня в челюсть. Ну, я вам должен сказать, тут самое страшное — что в кино ведь всё делается по-настоящему и не один раз — а снимали девять дублей — и поэтому единственное, что можно было сделать — по Евангелию подставлять другую щёку для симметрии, чтоб не очень распухала одна сторона. Вот так вот только в каждом дубле.
   Ну, я после этого решил, что больше я такого играть не буду. Но не тут-то было! Сн... начался фильм, который назывался "Семьсот тринадцатый просит посадки". И в этом фильме я играл роль э… американского солдата морской пехоты и тоже приставал к чужой девушке, а должен... должен был мне отомстить за это актёр по фамилии Коберидзе, Отар. Он человек здоровый, восточный, темпераментный, у него глаз горит дурным огнём, думаю: "Убьёт!" Вот. <Смех в зале> И говорю оператору: "Ещё два дубля — и я дам дуба!" <Откашливается> Ну вот. Но всё-таки остался жив — всё кончилось благополучно.
   Потом я играл несколько ролей, о которых щас я так бегло просто скажу. Например, фильм "Штрафной удар". Я его помню потому, что я там играл гимнаста, специальность которого — конь и перекладина, а там Пуговкин, дядя Миша, значит, снимался. Он всё перепутал и решил, что я на коне через перекладину должен сигать. И вот меня впервые в жизни по этому фильму са... сажают на лошадь. Для того, чтобы сделать вид, что я не умею ездить на лошади, я тренировался полгода на манеже в Москве под руководством тренеров и даже сам выполнял трюки, а именно, когда лошадь шла на препятствие, я делал сальто назад. Это я делал сам. Вообще я вам должен сказать, что нам, актёрам, запрещают делать трюки, потому что... Ну э… вот, Урбанский ведь погиб, когда он выполнял трюк — прыжок с бархана на бархан в песках на автомобиле. Вот. И... и с тех пор неох... неохотно разрешают самим актёрам делать... выполнять трюки.
   Но вот, например, в фильме "Служили два товарища", в котором я снимался в роли Брусенцова, белого поручика, я должен был там... вот мой герой — он стреляется и падает вниз с борта корабля, эт... Ну вот. И я очень хотел, чтоб это самому мне разрешили делать. И долго я просил. Режиссёр говорит: "Ну нет, Володь, нельзя — мне попадёт!" Ну, потом сказал: "Ладно! Принесите ему спирт — растираться — и сухую одежду, и пускай... сделаем несколько дублей. Пристал". И вот мне принесли спирт, сухую одежду. Я, значит, один раз упал — меня растёрли, переодели, я упал — растёрли, переодели, упал — растёрли... Потом говорю: "Ещё хочу! Море по колено!" Так что... <Смех в зале> Вот. В не... некоторые эпизоды... Так что после неприятности и риска сразу подбадривают. Через поры проходит. Ну вот...
   Ну вот. Ну, возвращаясь назад. После э… этого фильма — "Штрафной удар" — я снялся в такой картине, которую щас просто смешно вспоминать. Называется она "На завтрашней улице". Я там играл... Кто-то решил, что у меня такое лицо, что я должен сыграть положительного героя, значит. <Смеётся> И вот я играл положительного героя — бригадира земснаряда Маркина. А снимали мы эту картину на Плявинской ГЭС — это ударная комсомольская стройка. Там кипела работа, жили мы в палатках. Вообще было всё тоже замечательно, но я играл такого хорошего человека, какого... просто каких не бывает. Ну, вы понимаете, в чём дело. Роль была плохая, конечно. Ну, мы были молодые тогда все, жадные до ролей, хватали, где чего плохо лежит, что ни попадя, лишь бы сыграть и появиться на экране. Щас то уже разбираешься всё-таки, когда... после того, как много сыграл, а тогда всё, что угодно. И вот я, так, прочитал, вроде, смотрю, хороший человек, его все любят, этого человека, Маркина — начальство любит, сослуживцы любят по... по работе, ну и жена тоже, дети... Же... А он... они уже купили мебель полированную, а живут в палатке. И, значит, жена кашляет, ребёнки плачут, про... мебель гниёт, палатка протекает, а он говорит: "Маша, — говорит, — нам квартира не нужна. Другим... <смеётся> другим, — говорит, — нужнее!" Ну вот, такого человека я играл. Ну вот.
   А после этого мне очень повезло, и я снимался в картине, которая тоже мне очень запомнилась, потому что я туда впервые писал песни для кино. Это — фильм называется "Я родом из детства". Снимал его замечательный советский кинорежиссёр, довольно молодой, Витя Туров, человек, который, правда, действительно — он родом из детства. У него очень интересная судьба. На его глазах... <откашливается> почти на его глазах расстреляли отца. У него отец был командир партизанского отряда, и он пришёл к семье навестить. Кто-то его продал, и вошли полицаи, вывели его прямо из дома и расстреляли тут же. А потом их с матерью угнали в Германию, и когда ему было девять лет, их освободили, и он потерял мать и возвращался оттуда через Европу в девятилетнем возрасте один и дошёл к себе домой, до своей родины. Вообще я вам должен сказать, что не нужно никаких гидов и переводчиков, если хотите посмотреть Белоруссию — это надо, чтоб Витя Туров показал. Никто так не расскажет и не покажет свою родину, как Витя. Это поразительный человек. И вот он, правда, сохранил такой детский наивный глаз на события сорок пятых годов, и он об этом снимает картины. Я считаю, что лучшие партизанские картины белорусские снял Витя Туров. И ничего похожего даже близко нет. Вы видели его фильмы "Через кладбище", "Я родом из детства", "Сыновья уходят в бой". Вот. И э… я писал песни почти ко всем его картинам. Вот. Он — замечательный человек. И вот я играл в этом фильме — "Я родом из детства" — роль капитана-танкиста Володи и пел там песню, которую потом исполнял Марк Бернес. Светлой памяти его, безвременно умершего прекрасного нашего актёра и человека, и певца, я хочу посвятить эту песню. Он её любил в конце жизни и часто исполнял. "Братские могилы".

<Аплодисменты>
   Вот мой герой — танкист Володя — седой человек в тридцать лет, который... с искалеченным лицом, пролежавший полгода в госпитале, приходит к себе домой — он горел в танке — приходит к себе домой, дома ничего нет — мебель всю сожгли в печке, потому что было холодно. И только чья-то добрая душа пожалела гитару. Ну и вот, она висит на стене, он берёт, снимает с неё... стряхивает пыль и, значит, поёт песни. Имеется в виду, что сам мой персонаж написал эти песни. "Песня о госпитале".

<Аплодисменты>
   Ну а потом начался одесский период в моей биографии — я снимался четыре года подряд в Одессе. Не только в фильмах одесской киностудии. Это были и мосфильмовские картины, и ленфильмовские, но только натуру мы снимали в городе Одесса. Первая картина ст... одесской сту... Все считают, что я — одессит. Это неправда — я москвич, просто я много писал об Одессе и жил там. Вот. Ну, Бог с ними, если им приятно — пускай считают. Мне не жалко. Ну вот.
   А первая картина, в которой я там сни... снимался, была "Вертикаль". Я вам спел вначале песню из этой картины. А история этой песни очень простая. Однажды во время съёмок картины "Вертикаль" — мы снимали её на леднике Шхельда, это три с лишним тысячи над уровнем моря, жили прямо на леднике, в палатках — и вот однажды, когда мы занимались на... там другой ледничок, такой маленький, мы занимались э… ледовыми всякими занятиями, ходили по льду, там, на... ну, нас... при... приобретали хоть какие-то навыки, опять же чтобы не врать на экране зрителям, и в это время бежит какой-то человек, который говорит, что там терпит бедствие одна группа, вернее, уже их спустили, и надо помочь им спускаться вниз по морене. А есть неписаный закон такой в горах: что как только терпит бедствие какая-то группа, все бросают маршруты, все сходят с занятий и идут на спасение. Мы пошли, побежали наверх, и я узнал такую историю.
   Бы… Вышла пятёрка альпинистов команды ЦСКА на штурм пика Вольная Испания. Э… И был там такой человек по фамилии Живлюк, майор. Вот. Они вышли и решили сделать эту вершину раньше, чем предыдущие группы, и вышли в три часа дня. Как раз подтает снежок — и начинают идти камни, сходить: один камушек другой зацепляет — и такая каменная лавина. И вот они по такой ложбинке шли, и их побило камнями. Этого майора убило насмерть, двух его друзей ранило, двое остались живы. А потом они полтора суток — эти два живых и двое раненых человека — вот на таком карнизике привязанные ждали погоды, потому что к ним не могли подойти ни альпинисты, ни вертолёт — не могли их снять. Потом они помогли спускаться своим раненым товарищам и спустили труп вот этого м… погибшего альпиниста, и... а мы помогали спускаться этим двум раненым людям. И вот у них — у одного был перебит позвоночник, а у другого — трещина бедра, и они нам этого не сказали. Они узнали, что мы — новички и не позволили себя нести, ничего. И только внизу, когда кончилась морена и начался ровный участок, они разрешили, чтобы мы их несли.
   Вообще ведут себя поразительно в горах — почти, как в бою. Обстановка очень приближённая. Я думаю, что на равнине — не оттого, что нет таких людей, наверняка есть, безусловно — просто другие обстоятельства. А там ведь — ну смотрите, ведь никто же вам не поможет: ни врач, ни милиция, потому что там нету этого. Когда ты идёшь на восхождение, помочь может только тебе случай, твой друг и сам — свои руки, своя догадка, смекалка, и всё. Вот.
   Я много писал о горах. Песни я эти писал совсем не для картины — просто альпинисты попросили, чтоб я написал, чтобы они вошли в картину. И они вошли. Я продолжаю писать о горах. Я — поклонник гор и считаю, что пословица "Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт" — глупая пословица, и там много умных людей, в горах. Я их встречал — разных профессий и возрастов. И человек, который был там, он становится поклонником гор надолго, наверное, на всю жизнь. Тянет, просто поразительно тянет, как... как... как аквалангистов на дно — так тянет в горы. И я нахожу два–три дня в году обязательно, чтоб поехать хоть немножечко побыть в горах.
   Я спою вам песню, которую посвятил погибшему в Альпах замечательному нашему э… скалолазу, э… альпинисту э… Михаилу Хергиани. Он, правда, вёл себя, как в атаке. Он был всегда в высшей степени сосредоточен и в то же время подобран, и на него можно было надеяться.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Я написал э… много песен для фильмов. Вот после этих картин почему-то пришлось мне всё время, как только я снимаюсь — так мне... меня просят написать песни — текст и музыку — и чтоб сам я исполнял. Поэтому почти во всех картинах, которые вы со мной видели, я обязательно пою. Это был и фильм "Короткие встречи", и "Опасные гастроли". А вот есть одна картина, в которой я не пою, называется она "Служили два товарища". Это небывалое явление за последние годы. Снимался я тоже в Одессе и одновременно с фильмом "Служили два товарища" снимался в фильме "Интервенция" "Ленфильма". Эта картина ещё не вышла на экраны. Так вот я играл двух людей примерно в возрасте тридцати лет, даже в одном гриме, которые действуют в одно и то же время в городе Одессе, в одной и той же обстановке, только один — большевик-подпольщик Бродский, который тоже погибает — его расстреливают, но он умирает с сознанием того, что сделано всё, что в человеческих силах, и без всяких истерик идёт на смерть. А другой — поручик Брусенцов, очень сильный, талантливый человек, который не понял, куда идёт Россия, разочаровался в Белом деле, и в конце он, такая у... устраивает какую-то свадьбу, как всё равно, знаете, пир во время чумы, а потом стреляется на палубе парохода, отправляющегося в заграницу — он пускает себе пулю в рот. И потом падает, и над ним смыкаются волны, как будто бы и не было человека. Двух совершенно разных людей, которые по разные стороны баррикад, вот я сыграл в одно и то же время.
   Потом тряхнул стариной и сыграл отрицательного человека в фильме "Хозяин тайги", э… играл бригадира сплавщиков. Снимали мы под Красноярском — триста километров от Красноярска, в тайге, в Выезжем Логу, с прек... с моим другом Валерием Золотухиным. Если он приедет — в апреле он обещал приехать — вы его обязательно затащите к себе, потому что он, кроме того, что он замечательный... <смеётся> актёр — он прекрасно поёт русские песни — больше так никто... Я не слышал, чтобы кто так пел старинные русские песни даже без сопровождения инструмента. Ну, он актёр замечательный. Вот мы с ним сыграли в первой серии "Хозяин тайги", а вторую серию — "Пропажу свидетеля" — он играл без меня, потому что меня в первой серии посадили, а ко второй не выпустили. И, значит, я <смех в зале> никак не мог оказаться с ним вместе, хотя мне очень хотелось с ним сниматься в одной и той же картине.
   Вот всё. "Опасные гастроли" — я ничего вам про них говорить не буду, они прошли недавно, вот, и их сейчас хотят по второму кругу пустить здесь. Так что вы сможете послушать песни в сопровождении оркестра. А я вам буду петь новые.
   Сейчас я кончил ещё две картины. Одна из них называется "Четвёртый" по пьесе Симонова Константина. Снял режиссёр — Александр Столпер, который снял все картины по э… сценариям Симонова: "Жди меня", "Солдатами не рождаются" м... и "Живые и мёртвые", "Далеко от Москвы". И вот теперь — фильм "Четвёртый". Там я играю главную роль — американского журналиста.
   Вторая картина, которая называется "Плохой хороший человек" по повести Чехова "Дуэль", снялась только что на "Мосфильме"... на "Ленфильме" режиссёром Хейфицем. Он снимал "Салют, Мария!", "Дама с собачкой". Известный наш советский кинорежиссёр. Вот. Там я играю роль фон Корена, одного из участников вот этой пресловутой дуэли. Фильмы выйдут на экраны — "Четвёртый", вероятно, в апреле, а этот фильм — в сентябре–в октябре, так что вы сможете их посмотреть. В этих картинах я не пою, потому что герои мои не поют. Но роли интересные, несмотря на то, что там без песен. Ну вот.
   А теперь, позвольте, я... такую серьёзную часть — более-менее серьёзную — закончу и перейду немножечко полегче, хотя я буду петь и э... трагические, серьёзные песни и перемежать их с шуточными.
   Послушайте, пожалуйста, несколько спортивных песен. Я задумал написать целую большую программу спортивных песен, но, к сожалению, их — сорок девять, судя по Спортлото, там вот сорок девять видов спорта, значит, все я не успел написать, но кое-что я вам спою. Послушайте песню, которая называется "Песня о сентиментальном боксёре". Это — моя самая быстрая песня, прошу повнимательнее, я сам не соображаю, в чём там дело.

<Изменён порядок куплетов>
<Аплодисменты>
   Ну, я вижу, у вас спортивная тематика имеет успех. Послушайте ещё одну спортивную песню, которая называется "Песня про прыгуна в высоту".

<Аплодисменты>
   Ну что, ещё про спорт, да? Песня называется — шуточная песня-зарисовка "Марафон", "Бег на длинные дистанции" на стадионе. Я спою вам э... вот... Это — пародия на некоторые комментарии, которые по телевидению, по радио бывают. Вот послушайте, пожалуйста.

<Аплодисменты>
   Послушайте песню из спектакля московского театра "Современник" э... "Свой остров". Я написал туда несколько песен. Песня называется "Я не люблю".

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   Послушайте песню, которая называется "Разведка боем". Скорее это всего — это разведпоиск, потому что разведка боем производилась силами не меньше батальона, а э... разведпоиск — несколько человек. Вот. Это очень опасная операция – когда выходили добровольцы, открывали огонь впереди, немцы обнаруживали свои огневые точки, а потом их подавляли артиллерией наши. Вот. Это было очень опасно и почти всегда кончалось смертью.

<Аплодисменты>
   Песня называется "Случай на дороге". Это я написал для картины одной э… которая... хроникальной такой картины, называется "Рейс".

<Опущено 3 куплета>
<Аплодисменты, откашливается>
   Послушайте, пожалуйста, шуточную песню о слухах. Вы знаете, что про нас, про актёров, и про вас, сидящих здесь в зрительном зале — про каждого в своём кругу э... всякие слухи и сплетни разносятся. Они очень вредят нашему с вами здоровью драгоценному, и поэтому с ними надо бороться. А чем можно? – вот песней:

<Аплодисменты>
   Уберите магнитофон! Уйдите с магнитофоном! Пока было незаметно — я ничего, но когда я уже вижу, что вы там чё-то делаете — не нужно. Я никогда не... не возражаю против того, чтоб писали, но я хочу, чтобы незаметно было, понимаете? Это мешает очень. Вот. Почему же, когда Ободзинский приезжает, вы его не записываете на кассету. <Оживление в зале, откашливается>
   Послушайте, пожалуйста, шуточную песенку, которая называется "Милицейский протокол". Имеет она своею целью борьбу с "зелёным змием". Ну, э… сейчас все... <откашливается> все борются, а в песнях поётся всё "поднимем бокалы, содвинем их разом" или, там, "выпьем рюмку водки", "налей бокал полнее". Это несправедливо. Вот я решил написать антиалкогольную песню "Милицейский протокол".
   И вы уберите, пожалуйста... <Откашливается> Я серьёзно говорю, выключите, пожалуйста, машину и уберите.
          Считай по-нашему...
   Я с... прошу вас, а? Всё-всё, он убрал.

<Аплодисменты, откашливается>
   Спасибо.
   Песня из фильма "Я родом из детства"... не "Р... Я родом из детства", а "Сыновья уходят в бой". И недавно вышла пластинка с этими песнями. Одну из них я хочу вам спеть. "Он не вернулся из боя".

<Опущен 1 куплет>
<Аплодисменты>
   Шуточная песня, которая называется "Поездка в город".

<Аплодисменты>
<—>

<Аплодисменты>
   Вторая серия.

<Аплодисменты>
   Спасибо.
   ВЕДУЩАЯ: Дорогие горловчане!.. Дорогие горловчане! Позвольте от вашего имени ещё раз благодарить замечательново гостя, нашего замечательного советского актёра и подарить ему памятные сувениры. "Уважаемому Владимиру Высоцкому от горловчан, в истории которых желаем найти новые темы для будущих песен". Ну а эта символическая шахтёрская лампочка пусть будет Вашим маяком для песен.
<Аплодисменты>
   Большое спасибо. Спасибо.
   Если можно, отнесите, а я спою... В связи с подарком и с этой лампочкой и в связи с тем, что всё-таки я нахожусь в угольном бассейне, а я в каждом угольном бассейне пою эту песню, недавно был в Кузнецке, теперь — у вас, послушайте песню, которая называется "Марш шахтёров".

<Аплодисменты>
   Спасибо. Большое вам спасибо.
   Я не пою "на бис" не потому, что не хочу, а потому, что я всё спел, что наметил для вас, даже с перевыполнением. Вот. Я мог бы уйти, там, три песни тому назад, а потом выходить и делать вид, что, вот, я... вы меня попросили, а я спел. Ничего подобного. Все знают, скоко они будут петь сегодня песен за вечер. Так что большое вам спасибо за ваши серьёзные глаза на серьёзных песнях, за ваш юмор и улыбки на шуточных. Благодарю вас.
<Аплодисменты>

        Появление сообщений об ошибках при обращении к файлам RealAudio, mp3, txt означает, что к серверу, на котором размещены эти файлы, нет доступа. Повторите запрос спустя некоторое время или на следующий день.
        Об ошибках в работе сайта Вы можете сообщить нам по e-mail .

        Если Вы располагаете любой информацией об этой записи (воспоминания очевидцев, недостающие песни, песни в полном объеме или с лучшим качеством, отсутствующие комментарии, фотографии, публикации с упоминаниями и т.д.), пожалуйста, свяжитесь с нами по e-mail :